ШВЕДСКИЕ ВСТРЕЧИ

27.06.2008 09:09

ШВЕДСКИЕ ВСТРЕЧИ


На вернисаже как-то раз случайно встретила я Вас,
Но Вы вдвоем, Вы не со мною.
Был так прекрасен вернисаж, но взор еще прекрасней Ваш,
Но Вы вдвоем, Вы не со мною...


Прекрасным майским вечером, когда холодное бодрящее дыхание скандинавской весны наконец сменилось ласковым теплом солнечных лучей, я шла по оживленной Фёренингсгатан. Алина Тибак устраивала вернисаж в своей картинной галерее и я была приглашена.
Старинный внушительный дом на перекрестке Фёренингсгатан и Дроттнингсгатан, огромные окна в первом этаже, высокое крыльцо перед закругленным фасадом, анфилада небольших уютных залов, залитых светом. Над входом пышная вывеска, одна половина которой смотрит горделиво на Дроттнингсгатан, а другая, плавно огибая фасад, уходит на Фёренингсгатан. «Картины и антиквариат. Галерея Алины и Берта Тибак».
Три истертых временем, но по-прежнему крутых, ступени, гостеприимно приоткрытая дверь, и вот я в галерее. Всюду картины. Они были развешаны на стенах от пола до потолка, выставлены на мольбертах и на широких подоконниках – чтобы прохожие могли видеть с улицы, и просто стояли на полу, опираясь друг на друга, по нескольку штук сразу...
Я останавилась неподалеку от входа, чтобы в гудящем улье нарядных гостей отыскать Алину. Большая гостиная галереи была сегодня неузнаваемой. Все, что висело здесь раньше, исчезло, зато появились картины, написанные рукой одного мастера. Героиней большинства работ была изящная брюнетка, взгляд которой как-то странно ускользал и этим притягивал, не отпускал.
Вот она в полосатом платье с кринолином, отдаленно напоминает инфанту с известной картины Веласкеса «Инфанта Маргарита», а вокруг по всему полотну разбросаны бутоны роз. Картина, излучающая радость. Полчаса спустя Алина повесила на нее табличку «Продано».
На полотне в противоположном углу та же брюнетка в черном вечернем платье с открытыми плечами сидит на красном диване и держит в тонких пальцах длинный мундштук. В нижнем углу картины большой белый какаду смотрит на зрителя, скосив глаз. Все исполнено загадочности и намека.
А вот она же, сидит за столиком на открытой террасе кафе в желтом летнем платье и опирается подбородком на сложенные вместе кисти рук, очень похожая на парижанку позой и всем своим обликом.
Значит, в большой гостиной Алина представила Бартоша Фрачека, польского художника, с которым она познакомилась в интернете. Делегация представителей культуры во главе с польским консулом прибыла в Мальмо, в ее составе приехал Бартош и привез свои картины. Вместе с Бартошем приехала его любимая жена, муза и модель. Это она изображена почти на всех его картинах.
Бартош высокий, светловолосый и голубоглазый, подстриженный совсем не по-европейски, в белой рубашке и новом костюме. У него лицо человека доброго и мягкого, слегка растерянное, слегка отстраненное. Бартош не говорит по-шведски и чувствует себя немного чужим среди Алининых гостей, которые здесь, в ее галерее, как дома.
Кто-то дружески окликает меня, здороваясь. А, это Берт пробегает мимо с аперитивом и тарелочкой, на которой аппетитной горкой высятся бутерброды.
Худощавый Берт выглядит впечатляюще артистично в своем костюме-тройке цвета мокрого песчаного пляжа и немодной ширины галстуке в тон. Его лицо словно вырезано из желтоватой слоновой кости. Если бы я не знала точно, то никогда бы не подумала, что Берт, нуждаясь в инъекциях антибиотика каждые восемь часов, ушел из клиники по собственной воле, потому что предпочел свободу. Берт замечательно вписывается в атмосферу своей галереи, напоминая что-то столь же редкое, как антикварная мебель, подобранная и расставленная Алиной с большим вкусом.
Однажды, в один из моих первых визитов к ним, Берт лично демонстрировал мне полотна – Алина где-то задерживалась. Мы неспеша переходили с ним из зала в зал, и он непрерывающимся монологом рассказывал мне по-английски о художниках и их работах, выразительно замирая перед некоторыми полотнами и выжидающе поглядывая на меня. Наш с ним английский был так одинаково хорош, что я не понимала ни единого его слова.
По этой причине я пристроила у себя на лице одну из своих загадочных полуулыбок, которую он мог бы толковать как ему больше нравится. Картины, восхищавшие его, приводили меня в ужас, но он этого, к счастью, не замечал, распаляясь в своих объяснениях все больше, и дошел наконец до того, что в последнем зале быстро юркнул к некий боковой придел и вынырнул оттуда с ворохом не натянутых на рамы холстов.
Торжествующе возложив их к моим ногам толстой кипой, он присел на корточки и стал перебирать картины по одной, откладывая некоторые – несомненно, самые стоящие – в разные стороны вокруг себя.
Потрясенно я смотрела на то, как они словно необыкновенный фантастический ковер покрывали собою пол. Здесь были и пейзажи, и огромных размеров натюрморты, парочка любопытных портретов, акварели, абстрактные картины-настроения и еще много чего. Никогда еще мне не доводилось любоваться искусством в таком варварском ракурсе. В самый разгар этого шоу в галерею вошла Алина, я сказала Берту « Thanks », перешагнула через грустного африканского слона, изображенного в профиль на фоне саванны, и поспешила к хозяйке, оставив Берта в одиночестве убирать свои сокровища на место.

Словно выйдя в реальность прямо из моих воспоминаний, Алина возникла передо мной: хрупкая фигура, светлые волосы, глаза цвета светло-зеленого крыжовника.
Алина полячка. Бывшая актриса. Закончила театральное училище в Зелене Гуре, той самой, где в советские времена проводился популярный песенный фестиваль. Играла в разных спектаклях, заполняя все свое свободное время любимым делом – рисованием. Она писала в то время запоем: все что видела вокруг, друзей, и знакомых, и незнакомых, и даже собственные мысли. Писала карандашом и гуашью, маслом и акварелью, на холсте, бумаге и дереве. Пробовала реставрировать поврежденные картины, получалось очень удачно. Делала копии известных работ – очень похожие.
А десять лет назад друзья пригласили ее в Швецию на летний сезон – поработать в Оперном театре в Мальмо. Она согласилась с восторгом – мир посмотреть и себя показать - что может быть интересней. Да и лето на юге Швеции всегда прелестно: теплое, но не жаркое, приятно прохладное, освеженное ветерками с моря, дующими почти постоянно.
Однако прошло лето, прошла и осень, но Алина не спешила домой. И только на Рождество она пустилась в обратный путь, чтобы вскоре понять – Швеция не отпускает ее от себя, зовет и манит. Алина снова вернулась в Мальмо и обосновалась здесь уже надолго, быть может, навсегда. Работала в театре, потом познакомилась с Бертом, вышла за него замуж, и вместе с ним стала заниматься его антикварной лавкой, постепенно превратив ее в художественную галерею. Друзья и знакомые, художники, галеристы, коллекционеры и просто любители прекрасных картин - Алину всегда окружают люди, которые тянутся к ней на тепло души и свет ее глаз.

Сегодня она в черном платье с открытыми руками и замшевых черных туфлях-лодочках. Крохотное болеро в черно-белую крапинку завершало наряд и придавало ей меньше светскости, чем обязывал повод – вернисаж сразу двух художников. Взяв мои руки в свои и глядя на меня радостно и приветливо, она сказала по-русски с мягким милым акцентом: «Я тебя так ждала, проходи скорей! Вот, возьми это, - она вручила мне один из фужеров с белым вином, выставленных у стены на старинном комоде.
«Пойдем, - требовательно продолжала она. – Я тебя познакомлю», и взяв меня за руку, подвела к интересному мужчине в годах, который при нашем приближении энергично поднялся из глубин кресла в стиле Луи Каторз, как выражаются французы, обозначая этим привычного нам Людовика 14-го. Кресло было позолоченное, резное, на изящно выгнутых ножках, и стояло в группе с диваном, низким длинным столом и еще одним таким же точно креслом на ковре в серебристо-голубых тонах.
- Это Надя, она русская, - представила меня Алина заинтересованному взгляду голубых глаз.
- А это Рольф Хепп. Рольф очень интересный человек. Он известный танцор и хореограф. Ему 75 лет. Рольф, покажи Наде свои картины.
Я в полном изумлении воззрилась на нее. Она ничего не перепутала? Этому человеку можно было дать пятьдесят или шестьдесят, но никак не семьдесят пять лет.
- Я должна бежать, там еще гости пришли, надо их встретить. Мы с тобой потом поговорим, - и пожав мне руку, она исчезает.
Рольф делает приглашающий жест ладонью и мы идем с ним в другой зал, поменьше, где висели его работы.
Это было нечто иное, чем в большой гостиной – иное мироощущение, иной взгляд, иной человек, иная жизнь.
Щедрые мазки сочных красок словно кружились, подхваченные невидимым вихрем. Абстрактные линии, плавно изгибаясь, образовывали узор, который мог означать что угодно, в зависимости от настроения и фантазии. Можно было вглядываться в эти картины подолгу, и они открывались всякий раз по-разному.
Две или три из них были исполнены таких мрачных тонов, что в душе я поёжилась от той глубины, на которую порой уводит человека отчаяние.

Художник, впрочем, явно ждал моих вопросов.
- Алина сказала, что Вы хореограф? – спросила я.
- Да. Работал в театре, ставил постановки. Танцевал. Степ, джаз, модерн, характерный танец. И классику тоже. Ваша русская балерина, Анна Павлова, она гениальна! А Нуриев. Я с ним встречался. В Стокгольме. Он танцевал там в балете Биргит Кулберг. Это просто фантастика. Какой прыжок! А жест! Нет слов, чтобы передать, какой это был замечательный танцовщик.
Его сияющие голубые глаза словно уплыли от меня куда-то в недосягаемое далеко, где он был молод, где жизнь расстилалась впереди морем надежд, радостей и успехов, где он видел людей, которых нет уж давно на этой земле...
А я смотрела на него и спрашивала себя, как он сумел сохранить в себе душу мальчишки, которую не помяли и не сломали жизненные ветры, почему он так великолепно прям осанкой, почему глаза его искрятся любопытством и живостью, а не слезятся от старости – как ему удалось то, что другим чаще всего не под силу?
Я понимала, что вижу перед собой человека, влюбленного в танец как в один из прекраснейших способов выражения красоты человеческой души. Мне было очень интересно узнать, что привело его к живописи, расспросить о его картинах.
- Скажите, как давно Вы взялись за кисть?
- Сорок лет назад.
- Вы учились живописи?
- Нет. Просто взял и начал рисовать. Вот эта – моя первая картина, - он подвел меня к одной из тех мрачных работ, от которых на душе делалось пасмурно.
Я молча смотрела на переливы серого в черное и темно-оливковое, и пыталась представить себе, что он чувствовал, когда писал это.
- А вот эта – самая последняя, показал он вверх, где почти под потолком угнездилась небольшого формата, вытянутая в длину, картина в желтых, розовых и нежно-серых с голубым тонах. Краски перетекали одна в другую множеством оттенков одного цвета, и создавали ощущение веселого ветра, или радостного танца. Настроение становилось легким и парящим при одном только взгляде на эту работу.
- О чем Вы думали, когда работали над ней?
- О чем? Не знаю. Кажется, ни о чем.
- Она напоминает мне танец.
- Вот как? Интересно, – он задумался. – А ведь и правда, я тогда работал над одной постановкой в театре... Вы очень наблюдательны, дорогая!
Блондинка с ярко-красной помадой на губах, в черной кожаной куртке и плотно облегающих черных брюках подошла к нам и принялась пламенно приветствовать Рольфа - это у нее заняло некоторое время (рукопожатие, обмен поцелуями в правую и левую щечку, похлопывание по плечу, и снова рукопожатие), в течение которого я могла без помех разглядывать ее саму, что было занятно.
Она отдаленно напоминала байкершу на пенсии, если, конечно, байкерши выходят на пенсию. Лет пятидесяти, излучающая энергию, крепко сбитая, в своей кожаной куртке и с платиновыми перышками коротких волос, воинственно, но продуманно торчащих в разные стороны, она словно на минутку слезла со своего «Харлей-Дэвидсона», чтобы заскочить на тусовку и повидаться с друзьями.
- Это Бригитта, - представил мне Рольф блондинку. – А это Надя.
Не скрывая своего любопытства, Бригитта о чем-то спросила его на шведском, которого я не понимаю, и он ответил ей тоже на шведском с непроницаемым выражением лица.
Я наблюдала за ними, понимая, что они говорят обо мне, и потягивала маленькими глоточками из своего бокала белое вино, которое оказалось весьма приятным, с тонкой фруктовой нотой. В этот момент к нам неслышно подошла пожилая дама, тоненькая, точно эльф, с лицом человека очень и очень немолодого, однако выражение этого лица было удивительным. Спокойный, и будто чуть издалека, взгляд огромных голубых глаз, был как бы с тобой, но в то же время далеко. Длинный жилет из темной норки, надетый явно для тепла, а не для пафоса. Тщательно уложенные волосы. Рольф, забыв о нас с Бригиттой, стремительно шагнул ей навстречу, и почтительно взял ее руки в свои.
- Ты пришла! – они отошли в угол комнаты, продолжая держаться за руки, а мы с Бригиттой остались тет-а-тет, и мне больше не надо было открывать рот, чтобы затруднять себя хоть каким-нибудь разговором: Бригитта все сделала сама. За десять минут Бригитта поведала мне сагу своей бурной жизни, пройдясь по наиболее значимым её событиям и освещая более подробно то, что ей было очень дорого.
Бригитта была преуспевающим коммерсантом – торговала одеждой класса «люкс», которую привозила из Австрии. В ее каталоге было пять тысяч наименований, действительно впечатляющая цифра. Но несколько лет назад умер муж, и все, что было связано с делами, стало ей неинтересным и ненужным. Бригитта продала свой бизнес и ушла на покой. Друзья, свобода и любимый дом, затерявшийся на севере Швеции, куда она любит наезжать внезапно, в порыве настроения. «В следующей жизни я буду чернокожей джазовой певицей. Я так люблю это! А больше всего я люблю жизнь и любовь, без этого я просто не могу жить!» - она страстно закатывает свои серо-голубые очи.
Энергия просто выплескивалась из нее, и нетрудно было поверить, что для этой женщины действительно нет жизни без любви, которая живет как дышит – вдыхая полной грудью.
Рольф возвращается к нам со своей хрупкой приятельницей.
- Надя, это экс-супер-стар шведской оперы и оперетты. Она пела на разных европейских сценах. Сейчас ей уже 85 лет, она живет в Швейцарии, и ненадолго приехала в Мальмо. И вот пришла ко мне на вернисаж .
- Откуда Вы, дорогая? – хрустальным голосом спрашивает меня дива.
- Я русская.
- О! – ниточки бровей изумленно взлетают. Мы смотрим с ней друг на друга и пытаемся переплыть то огромное, что разделяет нас – разница поколений, национальных культур, жизненного пути и занятий.
Я читаю на ее лицу большую славу, успех и поклонение. И в очередной раз удивляюсь тому, с какой неумолимой точностью мысли, дела и слова человеческие оставляют свои следы на лицах. Кто-то хотел бы их стереть, кто-то, напротив, нанести, однако есть лишь два мастера, ваяющих людские лица – время и душа.
Вечер продолжался. Алина знакомила меня с новыми гостями: польский консул, шведская певица и ее русская аккомпаниаторша, окончившая московскую консерваторию, учитель рисования мальминской школы, богатый арабский коллекционер со своей спесивой и капризной женой, великолепно ухоженная дикторша с телевидения, жена Бартоша – Анна, сестра Алины, специально прилетевшая из Польши к Алине на вернисаж, и много других.
Еще несколько картин были проданы и обрели новых хозяев.
Беседы становились все оживленнее, смех звучал все чаще и громче, когда я покидала вернисаж, унося с собой подарок Рольфа Хеппа – небольшую картину, написанную им. Поздний вечер уже накинул на город звездное покрывало, я шла домой и вспоминала прекрасные полотна, вдохновенных людей, влюбленных в свое искусство, и теплое гостеприимство Алины, сумевшей устроить этим вечером незабываемую встречу на шведской земле.


Надежда Боева

Автор: admins
Поделиться:
прочитано: 2216 раз
комментариев: 0
КОММЕНТИРОВАТЬ
Имя:
Email:
Текст сообщения: *
Код:   Введите код на картинке: * :
Поля обозначенные * обязательны для заполнения!
Статьи добавить

Если Вы хотите разместить свою статью, пожалуйста, зарегистрируйтесь, после чего войдите в личный кабинет и добавьте статью

Если Вам понравилась статья, проголосуйте за нее

Есть ли у Вас сайт?
  Результаты